Что делает один закон правовым а другой неправовым

Опубликовано: 12.10.2016

Неувязка соотношения права и закона была фактически всегда, с древних времен, с того времени, как появилось право. Рассматривалась эта неувязка огромное количество раз как в рамках забугорного, так и российского права. Последние, очень острые и в таковой же мере бесплодные по своим результатам споры в нашей стране приходились на 60-80-е годы. Любая из спорящих сторон приводила свои собственные, на ее взор, самые убедительные аргументы, стремилась склонить на свои позиции максимально большее число последователей, но в практическом плане все оставалось без конфигураций.

Актуальность трудности соотношения права и закона сохраняется и доныне. Более того, она не только лишь сохраняется, но временами, в особенности в переходные периоды, существенно обостряется. Причина этого усиления внимания состоит в том, что эта, на 1-ый взор, чисто "кабинетная", академическая неувязка имеет не столько теоретическое, сколько прикладное, практическое значение.

Очевидно, эта значимость обоснована сначала нравом и особенностями самой трудности, сущность которой коротко сводится к тому, что не все нормативные акты - законы исходят (издаются либо санкционируются) от страны и являются правовыми законами.

Есть законы, надлежащие правовым аспектам, которые следует, исходя из убеждений создателей - приверженцев данных суждений, считать правовыми. Тут право и закон совпадают. Но есть также и законы, которые не отвечают правовым аспектам и, как следует, с правом не совпадают.

Несложно увидеть, что в этом случае в разрешении трудности соотношения права и закона, как и в случаях решения вопроса о соотношении страны и права, сталкиваются два разных взора и подхода. Какой-то из них сориентирован на то, что правительство является единственным и исключительным источником права, что все то, о чем гласит правительство через свои законы, - это и есть право.

Другой же взор либо подход к разрешению трудности соотношения страны и права, а совместно с тем - права и закона основывается совсем на других постулатах. А конкретно на том, что право как регулятор публичных отношений считается "само мало относительно независящим от страны и закона либо даже предыдущим закону, к примеру, в качестве надысторичного естественного права либо в качестве права публичного, социально-исторически обусловленного, распадающегося в беспристрастных публичных отношениях".

В этом случае мы имеем дело с совсем другим правопониманием и с другим представлением о соотношении страны и права, также - права и закона. Правительство и право признаются не только лишь относительно самостоятельными по отношению друг к другу институтами, да и в равной мере производными от беспристрастных отношений и критерий, складывающихся в границах штатского общества.

Право при всем этом определяется не по другому, как "форма выражения свободы в публичных отношениях, как мера этой свободы, форма бытия свободы, формальная свобода"*(642). В развернутом виде оно представляется как "претендующий на всеобщность и общеобязательность соц институт нормативного регулирования публичных отношений в целях разумного устройства людского общежития методом определения меры свободы, прав и обязательств и представляющий из себя воплощение в обычаях, традициях, прецедентах, решениях референдумов, канонических, корпоративных, муниципальных и интернациональных нормах правового эталона, основанного на принципах добра, справедливости и гуманизма и сохранения окружающей природной среды".

Что все-таки касается страны, то оно при таком правопонимании не только лишь не рассматривается в качестве творца либо источника права, но, напротив, само представляется везде связанным, либо, по последней мере, существенно ограниченным в собственных действиях правом. Оно представляется в качестве института, который не столько устанавливает, сколько определяет либо выводит право, благодаря законотворческой деятельности, из беспристрастно имеющейся экономической, социально-политической и другой реальности.

Правительство представляется исключительным творцом и источником законов, но, никак, не права. Оно монополизирует законотворческую, но совсем не правотворческую деятельность, ибо законотворчество и правотворчество, а совместно с тем закон как итог процесса законотворчества и право как продукт процесса правотворчества, согласно развиваемым при таком подходе мнениям, никак не всегда совпадают.

Каковой же аспект "правовых законов"? Какие законы можно рассматривать как совпадающие с правом, а какие нельзя? В конце концов, какие есть конкретные основания для отнесения одних законов к уровню правовых, а других - к уровню неправовых? Что делает одни законы правовыми, а другие - неправовыми?

Эти и другие им подобные вопросы давно занимали внимание российских и забугорных юристов и философов. Но удовлетворительного ответа до сего времени не было найдено. Учеными-юристами и философами предлагались разные основания - аспекты для разграничения права и закона, правовых законов и неправовых, но они все вызывали и вызывают только последующие вопросы и дискуссии.

Еще в конце XIX - начале ХХ в. в российскей и забугорной литературе в качестве такового аспекта предлагалось, к примеру, считать "общую волю", т.е. волю всего общества, цивилизации либо народа. По логике схожих предложений следовало считать правовыми только такие законы либо подобные нормативные акты, которые правильно отражают эту волю. Все таки другие акты следовало причислить к уровню неправовых.

Схожая постановка вопроса, как и сам предложенный аспект разграничения правовых и неправовых законов, зависимо от содержания либо, напротив, отсутствия в их "общей воли", непременно, заслуживают полного одобрения и внимания. Но, совместно с тем, они вызывают и ряд других, ставящих порою под колебание необходимость, а, главное - обоснованность и эффективность использования такового аспекта. Посреди их, а именно, такие вопросы, как: кто и каким образом может найти, содержится ли в растущая ином законе "общая воля" либо ее там нет? Почему парламент как высший законодательный и презентабельный орган, призванный выражать волю и интересы всех слоев общества, в одних случаях издает законы, отражающие" общую волю", а в других - не отражающие ее?

Появляются и другие подобные вопросы, на которые не всегда можно отыскать убедительные ответы. Какой-то из них, разумеется, может заключаться в том, как писал французский государствовед и правовед Леон Дюги, что "закон есть выражение не общей воли, которой не существует, и не воли страны, которой также нет, а воли нескольких голосующих человек. Во Франции закон есть воля 350 депутатов и 200 сенаторов, образующих обыденное большая часть в палате депутатов и в сенате. Вне этого имеются только фикции и пустые формулы. Мы не хотим их".

"Если закон есть выражение персональной воли депутатов и сенаторов, то он не может быть неотклонимым для других воль. Он может быть неотклонимым только как формулирование нормы права либо как применение ее только в этих границах. В реальности все законы делятся на две огромные категории: на законы, формулирующие норму права, и на законы, принимающие меры к ее выполнению. Я называю 1-ые нормативными законами, а 2-ые - конструктивными законами".

Подобные рассуждения и государственно-правовые идеи Л. Дюги всегда вызывали живой энтузиазм у его современников и у юристов следующих поколений. Но они не дают ответ на вопрос о том, что есть правовой закон, а что не является таким, каково соотношение права и закона.

Не дают удовлетворительного ответа на поставленный вопрос и другие аспекты и подходы, выдвигавшиеся в более поздний период, прямо до реального времени. Пытаясь решить эту делему и хотя бы в приближенном виде обозначить грань меж правом и законом, создатели часто обращаются, а именно, к разным моральным категориям - справедливости, добру, гуманности, злу и др. Право при всем этом определяется не по другому, как "нормативно закрепленная справедливость".

В этих же целях - решения трудности соотношения права и закона - время от времени употребляется такая категория, как правовой эталон. В научной литературе он определяется как "порождение личного, публичного, научного сознания о разумном устройстве общежития на принципах добра, справедливости, гуманизма и сохранения природной среды". Со ссылкой на известное выражение римлян о том, что "справедливость и благо есть закон законов", делается вывод относительно того, что правовой эталон как раз и составляет содержание правовых законов, что это и есть не что другое, как "закон законов"*(646). Как следует, все другие законы, которые не содержат внутри себя правового эталона, сообразующегося с принципами добра, справедливости и другими им схожими принципами, не являются правовыми.

Рвение подвести моральную базу под законодательство в целом и отдельные законы, непременно, является очень великодушным делом. Население земли может только грезить о том, чтоб под каждым издаваемым в той либо другой стране законом имелась внушительная моральная база. К огорчению, это не всегда и не в каждой стране случается. Броским доказательством этому может служить законодательство фашистской Германии, фашистской Италии и ряда других тоталитарных стран.

Но нельзя не увидеть, что, стремясь подвести моральную базу под закон и таким макаром отделить его, назвав правовым, от всех других, неправовых законов, создатели невольно допускают смешение моральных категорий с правовыми. В российскей юридической литературе верно отмечалось в связи с попытками определения права как "нормативно закрепленной справедливости", что ссылки при всем этом на моральные категории справедливости, добра и зла важны при определении понятия и свойства морали, но не самого права*(647).

Таким макаром, внедрение этих категорий при определении права, а тем - и правового закона никак не содействует решению трудности соотношения права и закона. Более того, он